Вампир катакомб

Капитан Георге Попеску услышал о вампире в свой первый день пребывания в Одессе. Денщик Ионел, ходивший на Привоз, принес оттуда, помимо курицы и вермишели, слухи о таинственном ночном убийце, похищавшем людей прямо с улиц. Их совершенно обескровленные трупы находили потом рядом с катакомбами, а случалось, не находили вовсе. За последний месяц пропали около двух дюжин человек — и румын, и немцев, и местных полицаев. Сколько пропало гражданских одесситов, никто не считал, но, говорят, тоже изрядно.

Болтовне Ионела капитан не поверил. В комендатуре его предупредили, что не следует без крайней необходимости ходить по ночной Одессе, но причину назвали прозаическую — партизаны. Разубеждать денщика не стал — пускай лучше вечерами сидит дома, следит за порядком, а не шастает в поисках местных красоток.

На следующий день, получив новое назначение, Попеску уже не знал, смеяться ему или плакать: капитану предложили службу в сигуранце, в спецотряде по расследованию загадочной гибели военнослужащих. Сигуранца, румынская спецслужба, родственная немецкому гестапо, среди офицеров популярностью не пользовалась, но Попеску выбирать не приходилось. К тому же он всё равно оставался за штатом, и таким образом чести не терял. Сигуранце потребовался ученый-медиевист, и она нашла выздоравливающего после ранения пехотного капитана, до войны преподававшего историю в бухарестском лицее. Нашла и вызвала в Одессу. Впрочем, это лучше, чем возвращение на фронт.

Спустя три дня он уже не был в этом уверен. На фронте хотя бы всё ясно — вокруг свои, напротив враг. Здесь же враг был неведом, хотя само его существование сомнений не вызывало. Попеску пришлось осматривать новые жертвы — двух местных полицейских. Обоих нашли мертвыми у входа в Аид — так прозвали одну из катакомб почти в самом центре города. На вскрытии определили, что причиной смерти стала колоссальная кровопотеря — жертвы потеряли практически всю кровь. Но на месте находки следов крови не нашли, не обнаружили крови и на обмундировании, а главное, не было никаких ран на самих телах. Единственное, что обращало на себя внимание — это множественная сыпь на телах погибших, подобная той, что бывает при краснухе. Узелки розово-синюшного цвета размером с булавочную головку покрывали кожу каждого убитого полицейского. Подобную сыпь находили и у других жертв, но прибывший по настоянию Попеску врач-инфекционист затруднился с диагнозом.

Версию о партизанах пришлось пересмотреть. Если убивали они, то как? Время от времени партизаны конечно совершали вылазки, но их почерк был прост — пуля, граната, нож. К тому же при убитых оставались и деньги, и документы, и даже оружие, которое партизаны взяли бы непременно.

В сигуранце служили люди, в глубине души остававшиеся суеверными крестьянами и потому они только утвердились во мнении, что всё случившееся — дело рук вампира. А уж зубами он впивался в жертв или как-то еще кровь высасывал — не суть важно. Еще больше людей, не допущенных к расследованию, передавали леденящие душу подробности: о двух ранках на теле каждого убитого, об огромном черном нетопыре, якобы неоднократно виденном в лунные одесские ночи, о том, что катакомбы под городом имеют выход чуть ли не в каждый подвал, и потому никто не может чувствовать себя в безопасности даже дома. Серебро стремительно повысилось в цене и стало дороже золота — всякий хотел повесить на шею серебряную цепь или распятие как защиту от вампиров. Особым шиком считалось иметь обойму серебряных пуль. Кому же серебро было не по средствам, наполняли фляги святой водой и жевали чеснок.

Полковник Садовяну, заместитель командира одесского управления сигуранцы, прямо спросил Попеску, насколько обоснованы слухи о вампире, и что, по мнению науки, следует предпринять в данном случае. Капитан доложил, что пока делать выводы рано. Не исключено, что в городе эпидемия неизвестной болезни, противник мог применить особое бактериологическое оружие. Другая версия — яд. Солдат могли отравить в расплодившихся в последнее время кабаках. И, наконец, возможно, орудовал маньяк.

Следует ли понимать капитана Попеску так, что он начисто отвергает существование вампира, осведомился Садовяну. Нет, он, Попеску, совершенно уверен, что вампиры существовали и возможно существуют и поныне, но вампир не есть сверхъестественное существо, а лишь определенный подвид человека, наделенный особыми свойствами. Поймать его возможно, но для этого потребуются люди и время. А пока следует ужесточить меры предосторожности.

Ужесточать меры сигуранца умела. Комендантский час начинался еще до захода солнца, а заканчивался после восхода. Передвигаться в ночное время своим разрешалось группой не менее пяти человек, при малейшей угрозе нападения следовало открывать огонь на поражение. Во всех домах, где были расквартированы солдаты союзников, следовало осмотреть подвальные помещения. Пообещали и "пряник" — за сведения о злоумышленниках, скрывавшихся в катакомбах, как и за сведения о самих катакомбах, назначили вознаграждение.

Катакомбы были головной болью сигуранцы. Никакой их схемы найти не удалось — либо ее уничтожили при отступлении русские, либо ее не существовало вовсе. Внизу, под землей, могло происходить всё, что угодно. И это порождало неуверенность.

Некоторый толк от распоряжений был — в казино "Беруинца" отыскали вход в подземелье, а в нем — десятки бочонков крепкой виноградной водки — война войной, а контрабанда контрабандой. Задержали также несколько уголовников, промышлявших на ночных улицах Одессы. Партизаны затаились. Впрочем, сигуранца не церемонилась — каждый задержанный во время комендантского часа объявлялся партизаном.

Около недели вампир выжидал. Затем нанес удар — у Аида нашли трёх румынских пехотинцев, отдыхавших в городе после выписки из госпиталя. Всё та же картина — сыпь по телу, полное обескровливание и отсутствие свежих ран.

Капитан Попеску предложил спуститься в катакомбы, Садовяну обещал подумать. Обычно решительный полковник отчего-то не был в восторге от этой идеи. Это утвердило Попеску в худших подозрениях. Капитан считал, что вампиризм — своего рода игра природы и случается от воздействия на человека, возможно ,еще во время пребывания в утробе, каких-то пока неизвестных природных факторов. И потому упоминания о вампирах встречаются в одних местностях чаще, в других редко, а в третьих такое явление вообще не известно. Так вот, по мнению капитана, вампир был не местным. Они привезли его с собой из Румынии. Днем он солдат, офицер, кто угодно, а ночью...

Через день жертвами стали двое немецких военных. Нужно было что-то срочно предпринимать, чтобы не выглядеть в глазах союзников слабодушными неумехами.

Облаву провели с размахом — около тридцати солдат спустились в Аид, а всего обследовали более двадцати входов одновременно, задействовали два батальона. Никогда еще Попеску не видел более бестолковой операции. Шли словно на прогулку — близость товарищей придала смелости даже самым малодушным. Но стоило углубиться под землю на несколько десятков шагов, как веселье исчезло. К тому же, выяснилось, что выданные электрические фонарики угасают на глазах. Факелы зажигать боялись из-за возможной встречи с рудничным газом, и потому волей неволей пришлось повернуть назад. У Попеску потерь не было, но вот в других отрядах из подземелья не вернулись несколько человек. Вряд ли виноват был вампир — в наступившей после внезапной темноты (фонари погасли у всех почти одновременно) панике кто-то начал стрельбу, ему ответили, и если бы не решительный приказ отступать, потери были бы катастрофическими.

Всё, разумеется, списали на партизан, сообщив, что в результате операции было разгромлено вражеское подполье. Но союзников подобный результат не устроил. Они решили самостоятельно совершить вылазку в Аид и полковнику Садовяну пришлось убедить союзников взять в отряд Попеску.

То, что немцы люди основательные, было ясно с первого взгляда. В свой небольшой отряд из семи человек они отрядили опытных горняков и одного спелеолога. Взяли шахтерские лампочки, по два фонаря на каждого с запасом свежих батарей, морские факелы (те, которые горят даже намоченные), крючья, веревки, маркеры стен. И оделись, как трубочисты, во все черное. На головы натянули черные вязанные шапочки, оставляющие открытыми только глаза и рот. Идти в катакомбы решили не днем, а ночью, резонно рассудив, что под землей все равно темно, но поскольку неведомый враг проявлял активность в темное время суток, то и искать его нужно тогда же.

Попеску немцы приняли. Румынский "специалист по вампирам" им не требовался, но нашивки за ранение и Железный крест, которого румыны удостаивались крайне редко, заставили смотреть на капитана с уважением. Оценив обмундирование союзников, Попеску попросил себе такое же. Удобно — а в сложных ситуациях неудобное обмундирование и плохое снаряжение часто могут стоить жизни.

Вечером провели подробный инструктаж, повторив все возможные действия в случае нападения противника, согласуя взаимодействие в критических ситуациях заранее. Попеску дали вежливо понять: его дело советовать, если спросят. Вперед не рваться, но и не отставать. Не стрелять, не будучи абсолютно уверенным, что перед ним враг.

К полуночи фургон с отрядом подъехал к Аиду. Дюжина немецких военных уже были там, наблюдая за черным провалом. Ничего необычного, доложил лейтенант, всё тихо. Сейчас вход в катакомбы едва различался в свете полумесяца, и люди, целиком одетые в черное, растворялись во тьме. Попеску шел предпоследним, цепочку замыкал сержант, до войны проработавший несколько лет на строительстве берлинского метрополитена. Фонари включили только внутри, и свет их показался особенно ярким. Первые метры, знакомые Попеску, прошли неторопливо, приноравливаясь к рельефу бывшей каменоломни.

Кошмар начался, когда они миновали развилку. Выбрав первое ответвление, отряд вступил в низкий длинный ход. И здесь им пришлось идти осторожно, поскольку всюду лежали трупы — мумифицированные тела полицейских и солдат, лишь однажды они увидели труп женщины. Попеску насчитал одиннадцать тел. Он был потрясен, но немцы шли вперед. Нервы у них были покрепче или просто привыкли.

Ход расширился, и они смогли выпрямиться. Облегчения это не принесло. Попеску ощущал гнет нависшей породы почти физически. Но вдруг впереди забрезжил свет, и они невольно устремились к нему. Сержант, что шел впереди, удержал и жестом приказал не трогаться с места. Это никак не могло быть естественным светом, кругом же ночь. Свет был голубоватым, что и поначалу обмануло Попеску, но через несколько шагов стало видно, что он слишком голубой для дневного света.

Внезапно слабость нахлынула на Попеску. Он прилагал все усилия, чтобы остаться на ногах, но не сумел и мягко упал, пистолет и фонарь выпали из рук. Остальные продержались дольше, но лишь на несколько секунд. Кто-то дал очередь из автомата, но куда и в кого стреляли, Попеску не видел. Он мог лишь только лежать неподвижно.

Несколько минут тишины сменились едва слышным шипением. Свет усилился. Вдруг раздался отчаянный стон. И опять несколько минут тишины. Вновь стон. И так семь раз. Попеску слышал стон и каждый раз понимал — это умирает человек. Но отчего? Любопытство боролось со страхом. Наконец Попеску увидел перед собой светящуюся массу, больше всего напоминавшую огромную губку. Сплошным ковром ползла она по пещере, приближаясь ближе и ближе к Попеску. Он зажмурился. Словно тысячи муравьев бежали по нему, по пути покусывая кожу, но покусывали совсем не мучительно. Было даже приятно, перестала ныть старая рана, с болью от которой он уже свыкся. Если это смерть, то смерть приятная.

Со временем укусов становилось все меньше и меньше. Когда Попеску решился открыть глаза, он увидел только свет от непогашенных фонарей. Постепенно он смог совладать с собой настолько, что встал на колено, а чуть позже поднялся во весь рост. Впереди едва шевелился немецкий сержант, остальные лежали неподвижно. Попеску бегло осмотрел тела и понял — шестеро мертвы, а сержант очень слаб. Капитан и сам еле держался и потом долго не мог понять, как ему хватило сил не только выбраться из пещеры, но и вытащить на себе сержанта. Сознание он потерял только снаружи у входа в Аид.

Очнулся Попеску через сутки. Стоявшему у койки полковнику Садовяну он дал полный отчет о произошедшем в пещере и свою оценку случившегося. По его мнению, в катакомбах обитает некое существо, возможно, дальний родственник морской губки. Существо это хищное. Парализуя неведомым образом жертву, оно высасывает из нее кровь. Существо способно передвигаться и когда голодно, прокрадывается к выходу из каменоломни, где подстерегает добычу. Трупы в самой пещере наводят на мысль, что существо способно заманивать свои жертвы внутрь.

Откуда взялось существо, он не знает. Могло прийти из моря — катакомбы сообщаются с ним. Могло прийти из глубин земли. Могло быть выведено русскими биологами в результате экспериментов. Неизвестно также, одно это существо или их много, растет ли оно, и если да, то как быстро. Он считает, что нужно запретить дальнейшее исследование катакомб до более благоприятных времен — потом, после войны, можно будет заняться катакомбами всерьез. Сейчас же лучше замуровать входы, привлекая к этому местное население и разъясняя ему всю опасность катакомб.

Рекомендации Попеску выполнили отчасти — замуровали, взорвали, только известные выходы из катакомб, представив это как борьбу с партизанами. Правда, те продолжали наносить жестокие удары оккупантам и скрывались неизвестно куда.

Вскоре Красная Армия перешла в наступление, и потери румын и их союзников стали исчисляться сотнями тысяч. Им стало не до подземного вампира — Великая Румыния стремительно съеживалась, теряя завоеванные земли с поразительной быстротой.

За участие в спасении сержанта капитан Георге Попеску успел получить дубовые листья к своему Железному кресту. После войны, до 1955 года, он находился в плену, работал на восстановлении советских городов. По освобождении жил в Бухаресте, одно время преподавал в университетах, дважды в 1969 и 1971 годах приезжал в Советский Союз. Во время свержения режима Чаушеску в 1989 году пропал без вести.

Полярное чудовище

В январе 1934 года водитель-механик Николай Мартынов получил от командования полка странное, но интересное задание – готовиться к участию в арктической экспедиции на Таймыр. И не одному готовиться, а вместе с танкеткой!

Приказ есть приказ, и изумленный Мартынов начал вместе с инженерами из конструкторского бюро переоборудовать танкетку для работы в условиях Заполярья.

К середине августа ледокольный пароход “А.Сибиряков” подходил к мысу “Челюскин”, где располагалась крохотная станция. На борту парохода находился отряд полярников. Экспедиция была оснащена на славу: помимо прочего, она располагала двумя самолетами “У-2”, одним бипланом Р-5 и переоборудованной танкеткой Т-27 П. Вместе с танкеткой находился, разумеется, и Николай Мартынов.

Что делать танкетке на мысе “Челюскин”, в тысячах и тысячах километрах от любого вероятного противника? Приказ, полученный Мартыновым, был неопределенным: обеспечивать охранение полярной станции.
Охранение – от кого? От белых медведей? Но приказы не обсуждаются, тем более, приказы секретные. Вторая часть приказа – принимать активное участие в хозяйственных работах – была более понятной, хотя использование танкетки вместо трактора выглядело затеей сомнительной: будучи значительно тяжелее трактора, танкетка соответственно потребляла и гораздо больше горючего, которого на полярных станциях всегда в обрез. Впрочем, при выгрузке танкетка зарекомендовала себя хорошо, буксируя по припаю от корабля на берег сани с экспедиционными грузами.

Маленькую, существующую два года станцию “Мыс Челюскин” планировалось преобразовать в крупное поселение. Видно было, что покидающие станцию люди испытывают огромную радость – но что в том удивительного? Уже и сейчас новоприбывшие понемножку скучали о доме. А что будет через год?
На новом месте на танкетку установили 37-миллимитровую пушечку и пулемет (транспортировали Т-29 П без вооружения).

Мартынов ожидал насмешек и шуточек, но полярники смотрели на танкетку совершенно серьезно и даже с одобрением, принимая его как нечто само собой разумеющееся и в высшей степени полезное.

В боевое охранение Мартынов вышел в октябре: начальник станции Иван Дмитриевич и магнитолог Женя отправились к большому озеру, что лежало в пятидесяти километрах от станции, Мартынов сопровождал их на танкетке. Поход обставили со всею тщательностью – постоянно велась воздушная разведка, танкетку обеспечили боеприпасами. На озере, к тому времени покрытом льдом, Женя проводил магнитные измерения – по крайней мере, так понял Мартынов, который, вместе с Иваном Дмитриевичем на командирском месте, стоял неподалеку наготове с включенным мотором.

Никаких происшествий не случилось. На обратном пути, когда полярники были уже в 15 километрах от станции, рядом с ними приземлился экспедиционный У-2. Командир самолета Воробьев предложил Ивану Дмитриевичу перейти в самолет, взамен оставив бортмеханика Шипова. Иван Дмитриевич отказался, считая, что под прикрытием танкетки и он, и остальные полярники находятся в полной безопасности, после чего У-2 поднялся в воздух и лег на курс к станции, до которой буквально было несколько минут лета.

Всю ночь несли вахту, Мартынов несколько раз запускал мотор танкетки, не давая тому остынуть Назавтра, прибыв на станцию, они узнали, что самолет с Воробьевым и Шиповым на станцию так и не вернулся!
Иван Дмитриевич немедленно организовал поиск. У-2 нашли. Он упал неподалеку от озерца, да так, что передняя часть его была полностью размозжена. Летчики погибли.

Как, почему разбился в хорошую погоду сверхнадежный, ведомый опытнейшими пилотами У-2?
Хоронили летчиков на мыле Челюскин.

Спустя несколько дней неподалеку от того озерца была найдена туша белого медведя. Все бы ничего, медведя мог задрать другой медведь, но здесь вышло иначе: никаких серьезных ран на теле не было, но при разделке туши (мясо медведя решили заготовить для собак) выяснилось, что медведь совершенно обескровлен!

Похоже, для Ивана Дмитриевича это не было сюрпризом: он заметил, что от туши к озерцу ведет странный след – будто проползла по снегу огромная улитка. След обрывался у воды. Само наличие участка свободной ото льда воды у берега было еще одной загадкой.

Иван Дмитриевич распорядился устроить у полыньи засаду. Собственно, засады, как таковой, не было – танкетка стояла открыто в сотне метров от берега, а в сорока метрах сбоку привязали, предварительно сытно накормив, несколько собак. В танкетке находились Иван Дмитриевич, Женя и сам Мартынов. Погода выдалась ясная и безветренная. Над открытой водой клубился пар, принимая образы таинственные и пугающие.
В свете полной луны виднелось далеко и хорошо. Собаки, поворчав, улеглись спать, близость людей, пусть и в танкетке, их успокаивала. Внутри машины холодало: Иван Дмитриевич приказал заглушить мотор. Мартынов уже начал опасаться, что завести его не сумеет – водяное охлаждение, замерзнув, могло повредить механизм.

Но тут собаки проснулись и не залаяли – заскулили жалобно и громко, словно малые дети в ночи заплакали.
В тумане забегали огоньки, разноцветные, неяркие. Собаки начали рваться с привязи – и внезапно стихли, лишь изредка повизгивая тоненькими голосами.

Изрядно замерзший Мартынов почувствовал, что его обволакивает тепло и клонит в сон. Усилием воли он постарался отогнать истому.

Огоньки приближались. Когда от них до собак оставалось шагов пятнадцать, по приказу Ивана Дмитриевича Женя выстрелил из орудия, а сам Иван Дмитриевич открыл ураганный пулеметный огонь. Мартынов лихорадочно пытался завести двигатель, тот, остывший, долго не отзывался. Наконец, танкетка тронулась, и Мартынов направил ее прямо на огоньки – на то, что от них осталось. И пули, и снаряды угодили точно в цель, да и невозможно было промахнуться: Женя служил прежде в артиллерии, а Иван Дмитриевич воевал в гражданскую.

Покинув танкетку, они осторожно подошли к копошащейся на земле студенистой массе, по которой пробегали угасающие огоньки.

Иван Дмитриевич сказал, что перед ними – полярный живоглот или ледяной сфинкс, гигантское амебоподобное существо, которое живет в пресноводных озерах Заполярья. Оно обладает гипнотической силой и способно подманивать добычу на расстоянии многих и многих сотен метров. Несколько полярников с предыдущей экспедиции бесследно пропали. Обычные револьверные или даже винтовочные пули бессильны нанести вред чудовищу. Потому Иван Дмитриевич и затребовал танкетку, надеясь как на огневую мощь, так и на стальную броню, экранирующую гипнотическое излучение живоглота.

Существо это по счастью, встречается очень редко, и до сих пор большинство не верит, что оно существует на самом деле, считая рассказы о нем байками полярников.

Племя Болотного Змея

Первым, по крайней мере, в Российской Империи, племя, или как бы сегодня сказали, малую народность цмоков описал в тысяча восемьсот семьдесят четвертом году Зарецкий Никодим Евграфович, отошедший от дел богатый фабрикант.

С цмоками он познакомился случайно – во время охоты на болотах своего недавно купленного поместья Лисья Норушка Зарецкий ранил одного из дозорных племени, приняв того за дичь.

Дело в том, что цмоки живут не на болотах, а, скорее, в болотах, земноводным образом, и распознать в притаившемся цмоке человека практически невозможно. Дозорного подвело собственное любопытство – он впервые видел ружейного охотника, гром выстрелов его напугал, он пошевелился – и получил заряд дроби.
Зарецкий донес раненого до усадьбы: весил тот немного, а новоявленный помещик физически был очень крепок. Уездный доктор, срочно позванный Зарецким, помимо прочего назначил раненому для успокоения боли лауданум. Препарат произвел парадоксальное действие: раненый стал словоохотлив и рассказал многое, чего говорить был не должен.

Зарецкий понимал раненого с трудом – говорил тот на языке, который напоминал русский лишь отчасти. Похожий говор Зарецкий встречал в глухих деревушках под Вильно, куда доводилось ездить по делам, были и слова, напоминавшие болгарские.

Все, что удалось разобрать из слов раненого, Зарецкий тщательно записывал.

Неприметное выживание – так можно охарактеризовать основу поведения племени. С незапамятных времен цмоки избегали не то что войн – любых ссор с соседями и безропотно уступали им все: поля, дома, леса, оставив себе лишь то, на что никто не зарился – болота. Но уж болот они держались крепко, живя исключительно замкнуто и никогда не вступая ни в какие контакты с чужаками.

Племя цмоков немногочисленно. На Брусничном болоте, что располагалось преимущественно в границах поместья Зарецкого, их было человек пятьдесят, не больше. Никакого понятия о православной религии и о христианстве вообще у болотного народа нет: поклоняются они гигантскому змею Цмоку, по имени которого прозвали и себя. Змей Цмок – добрейшее существо, защитник слабых и, особенно, женщин, поэтому женщины у цмоков существа главенствующие, а роль мужчин явно второстепенна. Змея Цмока не видит никто, кроме Матери Цмоков, самой уважаемой женщины болот. Ей Змей передает свои мудрые советы, и горе тому, кто ослушается Матери Цмоков! Иерархии женщин раненый не знает, для мужчины-цмока любая женщина священна, а среди мужчин положение определяют по пальцам. Он, раненый, Мизинец, и потому должен подчиняться всем, кроме других мизинцев.

Живут цмоки собирательством и охотой, причем всю добычу мужчины обязаны приносить женщинам, а те уж решают, кто достоин трапезы обильной, кто скромной, а кому и того много. Женщины цмоков все жирные и красивые, но детей приносят редко, только когда разрешит Матерь Цмоков. Летом мужчины живут более-менее привольно, охотятся и собирают запасы на зиму, зиму же проводят в полуподводной хатке все вместе. Если год был плох и запасов собрано мало, самых негодящих мужчин в хатку не пускают, и они умирают от холода и голода вне тепла своей дружной семьи. Да, цмоки одного болота – одна дружная семья. Иногда из других болот приходят за мужчинами, но это бывает очень редко, на памяти раненого – ни разу.

Из болот цмоки выбираются только ночью – иногда в реки, что впадают в болота или вытекают из них. В реках они ловят рыбу и раков. Иногда отважные цмоки пробираются в окрестные леса, где собирают орехи, грибы и коренья. Есть священная земля, островок, со всех сторон окруженный непроходимыми болотами. Островок этот зовут Землей Цмока. На нем живут женщины цмоков с маленькими детьми.

С чужими цмоки никогда не должны встречаться, а если уж встретятся – то, если встреча произошла неподалеку от Зимней Хатки или Земли Цмока, этих людей нужно завести в самую глубокую трясину да там и оставить. Иногда пришельцев приносят в жертву Стерегущему Цветку, но это только по повелению Матери Цмоков.

Сам он, Мизинец, смотрел за Зарецким из любопытства, Зарецкий был далек от священных мест племени и опасности не представлял. Мизинец прежде людей не своего племени видел очень редко, и все они были другими – похожими на женщин цмоков, но на самом деле те женщины обманные, приближаться к ним нельзя. И к мужчинам приближаться тоже нельзя, он и не приближался, только ударил непонятный гром и стальные осы изжалили бедного Мизинца. Человек пожалел его, но Семья Цмоков, наверное, будет недовольна, что он не приносит ей припасов и на зиму оставит его замерзать.

Зарецкий был человеком сметливым и предприимчивым. Он скупил у зашедшего в сельцо коробейника весь немудреный товар, и когда Мизинец окончательно выздоровел, сказал ему, что он и сам – цмок, только особенный. В глубь болота местных цмоков он ходить не будет, только по окраинам, промышлять всякую мелкую дичь. А Матери Цмоков он готов посылать дары, но только через Мизинца. Дарами были пара жирных гусей, шмат соленого сала, полголовы сахару и – вот оно, оружие цивилизации! – бусы, колечко, платочек и зеркальце.

Зарецкий довел Мизинца до места их прошлой нечаянной встречи, передал ему дары, упакованные в особый каучуковый мешок и договорился встретиться через луну (счет у цмоков, как и положено при матриархате, велся на луны).

Спустя оговоренный срок Зарецкий явился на условленное место – с новыми дарами и с парой шестизарядных револьверов: кто знает, что им, цмокам, на ум придет. Его несколько смутили слова Мизинца о жертвах Стерегущему Цветку. У местного старосты он знал, что за десять лет в болоте пропало шесть человек, и потому крестьяне обходили его стороной, опасаясь попасть в трясину.

Зарецкий около часа ждал своего знакомца и собрался уже было уходить, как услышал тихий смех: оказывается, Мизинец все это время лежал в шаге от Зарецкого. Перемазанный грязью и травой, он дышал через камышинку и был совершенно невидим. Позднее Мизинец показал Зарецкому технику передвижения по трясине: наглотавшись воздуха так, что желудок и кишечник стали своего рода плавательными пузырями, Мизинец плашмя ложился на поверхность и змееподобными движениями довольно быстро продвигался там, где пройти, казалось, было невозможно. Мизинец (впрочем, Матерь Цмоков повысила его до Указательного) показал и способы плетения силков на птиц, и как он ставит верши на рыб, и как ловит раков… Грошовая бижутерия явно нравилась Матери Цмоков, а Зарецкий ходил только по самому краешку болота, не вторгаясь в жизнь племени.

Но пришла зима, и Мизинец (в записках Зарецкого он навсегда остался Мизинцем) распрощался с Зарецким: его ждала счастливая пора в Семейной Хатке.

Всю зиму Зарецкий пытался классифицировать полученные сведения и пришел к выводу, что цмоки – тупиковая ветвь человечества. Чувство самосохранения возобладало у цмоков над всем остальным, и потому никакого развития их общество не получило и получить не могло. Отошли они от общеславянской ветви еще в языческие времена, веке в девятом, когда многочисленные княжества поедом ели друг друга, и потому язык их – протославянский.

Он не собирался публиковать сведения о своем открытии, так как дал слово Мизинцу, а слово свое Зарецкий ценил, и, помимо того, он знал по собственным наблюдениям, что примитивные народы отчего-то цивилизация одаривает прежде всего спиртом, сифилисом и скоротечной чахоткой.

Отдельно описано посещение Стерегущего Цветка, которое случилось год спустя.

По деловой надобности Зарецкий май и июнь провел в Санкт-Петербурге, а когда вернулся в имение, его встретило известие: пропал некто Архип Батура, известный среди деревенских тем, что баловался браконьерством. Пользуясь отсутствием хозяина, он часто наведывался на Брусничное болото, и вот неделю назад не вернулся. Искать его особо и не искали, где ж искать? Если засосет трясина, то ищи, не ищи – одно.

Заречный поспешил к болоту, где выставил условный знак – требуется срочная встреча. На следующий день она состоялась – Мизинец пришел в условленное место. Да, цмоки знают о человеке, который ходил по болоту. Этот человек был слишком назойливым и все пытался пробраться к священному Острову Цмока. По велению Матери Цмоков его завели к Стерегущему Цветку.

На вопрос, нельзя ли вернуть Архипа на землю Мизинец посмотрел на Зарецкого с недоумением: от Стерегущего Цветка не возвращаются.

Тогда Зарецкий попросил, чтобы ему показали Стерегущий Цветок. Мизинец ответил, что передаст просьбу Матери Цмоков, и уплыл, унеся с собою очередное подношение: три аршина ситца, катушку ниток, две иглы, ножницы (железа цмоки почти не знали – изредка находили кое-что у заблудившихся в трясине людей) и коробочку румян.

Позволение увидеть Стерегущий Цветок было дано, но обставлено такими условиями, что Зарецкий задумался. Во-первых, его поведут туда ночью. Во-вторых он, Зарецкий, должен был быть совершенно нагим и никакого убивающего грома с собою не иметь. То есть придти-то он мог одетым и с громом, но все это придется оставить на берегу.

Все-таки любопытство взяло свое. Любопытство и расчет – Матерь Цмоков вряд ли захочет лишиться постоянных подношений.

Ночью (хорошо, светила почти полная луна) его встретил Мизинец и еще двое мужчин племени. Они натерли Зарецкого грязью (от комаров и пиявок, как объяснил Мизинец) и повели по болоту. Плыть, к счастью, не пришлось – вряд ли бы Зарецкому это удалось, но дорога была сложной, где по пояс в жиже, где по грудь, а где и выше. Вели его, как приметил Зарецкий, путем кружным – то ли чтобы запутать, то ли и в самом деле путь был таков.

Внезапно он почувствовал холод – поблизости били ключи. Вода вокруг оттого стала прозрачной, и он увидел то, что хотел – Стерегущий Цветок. И еще то, чего бы предпочел не видеть – Архипа Батуру.

Цветок, насколько можно было судить в неверном свете луны, был гигантской, в полтора аршина гидрой – или похожим на нее растением. Своими щупальцами гидра оплетала тело несчастного браконьера, и местами через изъеденную плоть уже проступали кости. Несомненно, Стерегущий Цветок питался своею жертвой, поскольку естественное разложение в болотистой воде идет крайне медленно.

Вернулся домой он совершенно потрясенным. Похоже, Матерь Цмоков нарочно показала ему Стерегущий Цветок – чтобы он не вздумал преступить установленных границ.

Он и не думал. Цмоки потеряли для него всякую привлекательность. Простодушие детей природы крепко отдавало смертью. Но Зарецкий считал, что исследование племени – его долг, и потому продолжал время от времени встречаться с Мизинцем. Впрочем, к тому, что он узнал от него прежде, особенно в дни ранения, прибавилось совсем немного. Фактов из жизни племени Мизинец не приводил, а говорил только о Цмоке, Змее, который живет глубоко в болоте, настолько глубоко, что вода кипит, а камень плавится. Еще он рассказывал про других цмоков, что живут далеко, там, где звезды над головой другие, среди огромных болот, где нет зимы и всегда много добычи, и потому мужчине не приходится каждую осень гадать, возьмут его в хатку или оставят умирать.

Из рассказов выходило, что говорил Мизинец об Африке или даже о Южной Америке.

В то время начали бурно развиваться торговые отношения между Россией и Южной Америкой, и Зарецкий решил сам наведаться в Амазонию. Осенью одна тысяча восемьсот семьдесят седьмого года он отплыл из Санкт-Петербурга в Лондон, а оттуда – в Рио-де-Жанейро. Поместье он оставил сестре, а вместе с поместьем и свои записи о цмоках, которые хранились в усадьбе вплоть до 1927 года, после чего были переданы, наряду с другими документами, в фонды Дерптского Архива, где они и хранится по настоящее время (Дерптский архив ГУ, Ф. 32/Ч Оп 232 д. 5).

Известно, что Зарецкий остался в Бразилии, возобновил коммерческую деятельность, женился и дожил минимум до одна тысяча двадцать пятого года – в номере от 24 октября "Русские Бразильские ведомости" писали: "Известный предприниматель Никодим Евграфович Зарецкий снарядил экспедицию на поиски пропавшего весною полковника Фоссета. Преклонный возраст не позволяет Никодиму Евграфович лично принять участия в спасательном походе, но его сын Антон возглавит отряд численностью в восемь человек."

Восстание мертвецов в Воронежской губернии

Иван Паринов считался в селе Рамонь человеком беспутным и никчемным, но его возвращение в село после многолетней отлучки вызвало пересуды - где он был, да что делал в прошедшие годы. Наведались к нему по поводу недоимок, накопившихся за семьей. На удивление, Иван рассчитался сполна. После этого пошёл наниматься лесником и, не без колебаний, был принят на службу.

Колебания управляющего оказались напрасными - Паринов не потакал ни близким, ни дальним родственникам (в Рамони Париновых каждый четвёртый), ни чужим. Смотрел за хозяйским лесом и пресекал малейшие поползновения односельчан поживиться на барском угодье. Только достанет мужик топор, примерится к ладному стволу, как неизвестно откуда налетал Паринов, ловкой подсечкой валил злоумышленника с ног и дальше уже лупил так, что в другой раз соваться в лес тому не хотелось.

А когда братья Салмановы, Осип и Фрол, сами известные забияки, пошли ночью на кордон с намерением поживиться и заодно Ваньку проучить, но не вернулись, самые бедовые головы поняли - лес для воровства закрыт. Салмановых, конечно, искали, да что докажешь? Не заявишь же - пошли воровать и пропали. Решили, что проверяли верши в реке и утонули.

Но лишь год поработал лесником Иван, потом заболел. Болезнь его была странной, и доктор Павел Павлович Хижин ночами изучал медицинские фолианты, пытаясь отыскать в литературе хоть что-нибудь подобное. Проявлялось страдание тремя симптомами - светобоязнью, извращенной формулой сна и заметным снижением температуры и массы тела. Иван Паринов не выносил солнечного света - кожа его под воздействием солнечных лучей мгновенно краснела, а спустя несколько часов покрывалась пузырями величиной с пятак и больше. Глаза также перестали выносить солнце, и потому целые дни Иван проводил в избе с занавешенными окнами. К тому же и спал он теперь только днем, а ночью выходил во двор и часами при звёздах или луне сидел на скамеечке, или шатающейся походкой удалялся в лес. За два месяца он потерял 20 фунтов веса, а температура тела снизилась до 32 градусов Цельсия.

Неизвестно, как болезнь развивалась бы дальше, но Иван Паринов решил покончить со своими страданиями. 27 февраля 1895 года его нашли повесившимся в сарае. Иван оставил записку, в которой написал, что нет больше сил выносить мучения и просил сжечь его тело на костре. Следствие вполне удовлетворилось этой запиской, но тела сжигать никто не стал. Поскольку самоубийц на кладбище хоронить было не принято, могилой его стал всё тот же лес, а точнее, кордон "Зверинец". Похоже, управляющий поступил так не без умысла: суеверные рамонцы боялись Ивана живого, пусть же и мёртвый охраняет он лес и зверье.

И задумка сработала: среди селян поползли слухи о том, что ночами Иван Паринов выбирается из могилы и бродит по кордону, подстерегая незадачливых любителей барского добра или просто невинных путников, идущих по своей надобности ночью из села Графского в Рамонь или наоборот.

Более того, поговаривали, что вместе с Париновым видели и братьев Салмановых, в виде самом странном - оборванные, с горящими глазами, рыскают они в ночи в поисках христианской крови.

До поры до времени просвещенные рамонцы на эти росказни внимания не обращали. Но утром 9 мая 1895 в Рамонь прибежал некий Игнат Орхипенко и сказал, что на него с отцом ночью напали по дороге из Графского. Напали трое, с виду (стояла полная луна) страшно оборванные, перемазанные грязью люди, от которых тянуло мертвечиной. Игнату отец приказал бежать, а сам принялся стрелять в нападавших из револьвера - Орхипенки занимались торговлей и, опасаясь лихих людей, имели при себе оружие.

Немедленно организовали поиски. До тридцати человек пошли на левый берег реки, в лес. В месте, указанном младшим Орхипенко, нашли несколько стреляных гильз, револьвер с пустым барабаном, да изрядные пятна крови на траве. Поиски же тела или тел никакого результата не дали, несмотря на то, что искали со рвением, брали с собой собак. Но собаки вдруг оказались обузой - скулили, жались к земле, тянули прочь.

В описании младшего Орхипенко рамонцы распознали и Паринова, и братьев Салмановых, хотя описание было скупым и под него мог подойти любой, обрядившийся в рванину. Слухи пошли совсем нехорошие - вурдалаки населили лес. В это время из Петербурга приехали хозяева леса - Ольденбургские. Лето они обыкновенно проводили в своем рамонском имении. На удивление, Александр Петрович Ольденбургский принял известие о происшествии на кордоне со всей серьезностью. Он подробно распросил доктора Хижина о болезни лесника, родных Паринова - о том, где побывал Иван во время своей длительной отлучки из села (те знали мало), говорил со старожилами о слухах, ходящих по Рамони.

Слухи тем временем перерастали в панику. Некоторые вспомнили завет Ивана о том, что тело его следует сжечь, и решили исполнить, пусть и запоздало, его последнюю волю. Как это обычно случается, мужики подбодрились свекловичной водкой и спешно принялись за дело. Когда Александр Петрович с сыном прискакали на кордон на конях, могилу уже начали разрывать. Князь Ольденбургский не стал браниться и предоставил мужикам довести дело до конца, хотя те, протрезвев, готовы были отказаться от вздорной затеи.

Рыхлая земля поддавалась легко, вот уже заступ стукнул о крышку - но крышка лежала отдельно от пустого гроба!

В смятении мужики обступили князя и стали просить, чтобы тот вызвал войска. Ольденбургский как мог успокоил их, объяснив, что наверно лихие люди нарочно перепрятали тело лесника, а теперь пугают мужиков, одеваясь в похожую одежду и измазавшись землей. Пообещав изловить злодеев и тем отчасти успокоив мужиков, Александр Петрович с сыном вернулся во дворец и тотчас сел за письмо уроженцу Рамони Сергею Ивановичу Мосину, ставшему известным оружейником. Князь просил конструктора изготовить необычную вещь - гладкоствольное ружье, стреляющее пулями с особо высокой скоростью - 1600 метров в секунду.

Пять лет назад знаменитая трехлинейка Мосина победила в ожесточенной конкуренции с изделием бельгийского оружейника Л. Нагана. Решающим было мнение царя Александра Iii, мнения, как считали, подсказанного Александром Петровичем Ольденбургским. Поэтому Мосин чувствовал себя обязанным выполнить заказ. Кроме того, конструктору было интересно попытаться создать новый вид оружия.

Практического значения подобное ружье не имело - любое животное убивала пуля значительно меньшей скорости, классическая пехотная винтовка при стрельбе стандартным патроном обеспечивала скорость 880 м/с. Для получения скорости почти вдвое большей пришлось увеличить массу порохового заряда измененного состава, что вело к резкому повышению нагрузки на ствол. Даже при использовании лучших сортов стали ствол едва выдерживал 50 выстрелов - притом, что обыкновенная винтовка рассчитывалась на тысячи выстрелов.

Второе отличие заказанного ружья заключалось в том, что пули были серебряными. Никакой мистики - удельный вес серебра в полтора раза больше, чем у свинца, и потому масса пули сохранялась при меньшем ее калибре. А чем меньше калибр, тем меньше сопротивление воздуха полету пули. Для армии ружье, рассчитанное на 50 выстрелов и стреляющее серебряными пулями, безусловно, не годились, но как конструкторский эксперимент имело право на существование.

Изготовил ружье Мосин в мастерской Ораниенбаумской офицерской стрелковой школы. Ствол пришлось заметно удлинить, в ложе вворачивались нагельные винты, приклад для гашения отдачи сделали дубовым и массивным. Весило изделие около 8,5 кг, из-за чего мастера сразу прозвали его царь-ружьем. Несколько стволов пришло в негодность после первого же выстрела, и сделать пригодные экземпляры удалось только к осени.

В ноябре два новых ружья Мосин сам повез в Рамонь, снедаемый любопытством - зачем князю понадобилась такая диковина. Но прежде случилось многое. Летом на левом берегу реки у леса любили отдыхать воронежцы - из тех, кто мог себе позволить провести праздно 3-4 недели в дачном поселке Радчино. Ловили рыбу, ходили по грибы... Рамонцы твердо решили ничего дачникам не говорить, чтобы не лишиться дохода. И около месяца неприятностей не было, но после ужасного происшествия с семейством Бельских дачное место опустело в один день. Здесь вину возложили на бешеного волка, которого, однако, никто не видел, а доктор Хижин определенно заявлял, что раны, обнаруженные на телах несчастных, оставлены человеческими зубами.

За голову волка была объявлена награда, но получить ее не удалось никому. Крестьяне роптали, пастухи отказывались пасти общественный скот на заливных пойменных лугах. Да и рабочие сахарного завода, которых происходящее вроде бы и не затрагивало напрямую, стали все чаще критиковать власти за бессилие и неспособность защитить население.

Отряд, присланный в Рамонь по требованию Ольденбургских, безуспешно вел поиски орудующих в лесу злодеев. Однажды приметили кого-то на опушке леса, бросились ловить, один из служивых в азарте вырвался вперед, исчез за деревьями и больше его никто не видел. Принято было считать - убежал, дезертировал, но солдаты с той поры без команды шагу не ступали в лес, да и с командой шли неохотно, держась вместе и ощетинясь во все стороны штыками. Поручено им было охранять мост через реку, и никогда они не исполняли поручение столь тщательно. Задремать на посту, закурить или просто отвлечься никто себе не позволял.

Вечерами Рамонь замирала. После захода солнца каждый запирался у себя и сидел тихо и смирно. Тишина весела над селом. Даже обычно брехливые собаки, и те вдруг потеряли кураж и стремились забраться в избу, лишь только начнет темнеть.

Под благовидным предлогом пришлось отменить визит великого князя Михаила - тот собирался было поохотиться в угодьях Ольденбургских.

Встретили Мосина в Рамони радушно. Александр Петрович сразу же осведомился о своем заказе. Изобретатель в ответ показал на упакованные детали ружья - ввиду больших размеров оно везлось в разобранном состоянии. Собрать их не составило труда. На деликатный же вопрос Сергея Ивановича, чем вызвана необходимость в царь-ружье, Ольденбургский рассказал Мосину о серии загадочных и мрачных происшествий. Но почему именно специальные ружья, недоумевал конструктор, если пехотная трехлинейка наповал уложит и человека, и зверя хоть за две тысячи шагов? Быть может, ответил князь, источником несчастий является не человек и не зверь.

19 ноября 1895 года выпал снег, и в ночь на 20-е князь, его сын Пётр, Сергей Иванович Мосин, врач Павел Хижин и друг Ольденбургских полковник Ганикс вместе с охотником Никифором и парой гончих отправились к кордону "Зверинец".

Александр Петрович уверил, что на первый взгляд странное время для поиска злоумышленников впоследствии получит необходимое разъяснение. Впрочем, полная луна над покрытой снегом землей давала достаточно света. На опушке ясно виднелись следы, но следы странные. Отпечатки напоминали человеческие, но имелись и различия - деформация стопы, высокий свод, когти.

Собаки след взяли неохотно, однако, подбадриваемые Никифором и близостью решительно настроенных людей, разошлись. Голый лес сменился хвойным, стало темнее, но идти пришлось недалеко. Углубясь в лес всего на версту, собаки встали у огромной коряги, под которой, видимо, было и логово.

Расставив людей по номерам, князь подошел к отверстию, ведущему в логово, поджег ароматическую свечу, бросил ее внутрь и отбежал на свое место. Резкий запах распространился по лесу. Оговорено было, что стрельба откроется сразу, как только зверь выйдет из логова. Но существо, выскочившее наружу, всех поразило. Изъеденное лишаями лицо, изъязвленные конечности, тело, едва прикрытое лохмотьями, произвело столь ошеломляющее впечатление, что стрелки замешкались. К существу же прибавились ещё двое, подобных первому. Все они тут же набросились на гончих и, разорвав их передними конечностями, начали пожирать, не обращая внимания на людей.

Первым выстрелил князь Александр - из царь-ружья. Второе ружье было в руках у Петра Александровича, и тот также произвел выстрел. Мосин доверился пехотной винтовке, полковник Ганикс и доктор Хижин стреляли из охотничьих ружей Лепажа. Стрельба продолжалась несколько минут, десятки зарядов попали в цель. Но, судя по всему, наибольшие поражающие свойства принадлежали серебряным пулям - плоть вокруг ран превращалась в кашицу и распадалась.

Подоспели слуги, которые крючьями зацепили тела сраженных и погрузили их на сани. Тела отвезли в сарайчик у избушки лесника, тот самый, где нашли повешенного Паринова. При тщательном осмотре в убитых признали лесника и пропавших братьев Салмановых. Доктор извлек мозг и некоторые внутренние органы из тел, после чего те были сброшены в заранее вырытую яму и засыпаны негашеной известью.

Позднее, за ужином с обилием крепких напитков, Александр Петрович высказал предположение, что Паринов во время скитаний заразился редкой болезнью, родственной бешенству. Болезнь изменила и психику, и физиологию организма, погружая его время от времени в состояние, схожее с летаргическим сном. Вероятно, зная о последствиях болезни, Паринов в отчаянии и полез в петлю, но не умер, а впал в оцепенение, расцененное как смерть.

Пробудившись, Паринов покинул могилу и стал жить, охотясь на животных и своих соплеменников. Салмановы, вероятно, заразились при контакте с Париновым и тоже заболели. Троица мнимых мертвецов образовала подобие стаи, которая и наводила ужас на окрестности Рамони.

Сказания о вурдалаках, продолжал князь, основаны на реальных событиях - эпидемиях атипичного бешенства. При этом физиология человека меняется настолько, что обычные ружья становятся почти бесполезны, и лишь применение пуль особой разрушительной силы позволило уничтожить носителей опасного заболевания.

Ароматическая свеча сделана была по древнеегипетскому рецепту и воздействовала на органы трансформированных существ так, что те временно потеряли ориентировку и потому не напали на людей.

Странно, однако извлеченные органы, несмотря на то, что были погружены в раствор формалина, через сутки утратили структуру и превратились в комок слизи, так что исследовать их уже не было возможности.

Мосин покинул Рамонь и больше в нее не возвращался. После его смерти в 1902 году по распоряжению князя Ольденбургского в Рамони был установлен бюст конструктора с надписью "Мосину от благодарных земляков". Как знать, если бы не его царь-ружье, возможно, эпидемия охватила бы всю Рамонь.

Памятник царскому генералу Мосину был разрушен в 1920 году, поскольку казался новым властям неуместным в эпоху переустройства мира. В 1967 году его восстановили.

Доктор Хижин подробно описал происшедшее, но опубликовать из-за отсутствия доказательств не решился. Правнук Хижина, Михаил Азаров, любезно ознакомил с рукописью, ставшей семейной реликвией, автора данного материала.

Под автором подразумевается Соломон Нафферт, кандидат физ-мат наук - персонаж Василия Шепетнёва. Статьи данного персонажа в начале нулевых часто попадались в журнале "НЛО." Но позже, в 2009-ом году, Соломон Нафферт по словам господина Шепетнёва отправился в некую экспедицию. С тех пор следы его теряются.

Подпись автора

El sueno de la razon produce monstruos ©